Жизнь в жанре эссе.
"…отсюда, собственно,
всё и началось. Мне нравилось ему улыбаться
– знаешь, бывает такое особенное
ощущение, когда улыбаешься особенному
человеку. Становится чуть-чуть страшно, и
его возможная реакция или её отсутствие
щекочет нервы. Короче, в тот момент для меня
возможность просто стоять, смотреть на него
и улыбаться, была дороже всего на свете. Ты,
конечно, скажешь, что я дурочка – и
поступишь правильно; в последнее время я
сама не могу себе подобрать более точного
определения. На последней неделе практики
влюбиться с первого взгляда в незнакомого
парня на улице чужого захолустного
городишки! Я почему-то уверена, что с тобой
такого произойти не может.
Это было ужасно странно –
со мной такое в первый раз, если мне не
изменяет моя дырявая девичья память. Ах,
чёрт, эпистолярный жанр позволяет ругаться?..
и чертыхаться? Сегодня я хочу всё, абсолютно
всё делать по правилам. Я даже отказала
одному симпатичному мальчику с позапрошлой
вечеринки у Даны. Очень
приятный мальчик был, я бы даже сказала –
просто прелесть был мальчик. Но какого
чёрта, если у меня до сих пор маячит перед
глазами это чудо…
Представляю, как глупо я
выглядела – выскочившая из автобуса, без
моего любимого кожаного жакета, без моей
сладкой земляничной итальянской помады на
губах, без малейшего намёка на причёску на
голове. Да ещё и улыбающаяся
ему.
Чёрт, я даже не знаю, как его
зовут!!!
А он мне понравился до жути,
у него невероятно приятный голос. Сьюзи,
если бы ты его видела!.. такой высокий,
стройный, изящный… о-о, я просто потеряла
счёт времени, пока стояла там и ждала
следующего идиотского
автобуса. Но самое главное – он ушёл с
вечеринки, и ушёл один. Уже только это
настораживает и обнадёживает. Он был чем-то
недоволен, насколько я смогла разглядеть,
видимо, поссорился там с кем-то. Он пару раз
скользнул по мне взглядом (чёрт, а я не
привыкла, чтобы мной так пренебрегали!), но
абсолютно равнодушно. С таким же выражением
лица он смотрел и на остановку позади меня,
и на фонарные столбы.
Сьюзан, я в отчаянии. Если
бы мне кто-нибудь сказал, что мне делать… Я
тут совсем одна (Ленни не в счёт, он вечно
где-то пропадает, мерзавец) и
не вижу конца этим бесконечным потокам
любопытствующих туристов. Если бы тут была
ты! О, Дьявол, я уже не выдерживаю. Вчера
сорвалась на какого-то пенсионера,
фотографирующего в запрещённом месте. У-у,
какой скандал был… А, да, и
ещё – практику нам с Ленни продлевают до
семнадцатого. Что я ещё могу сказать, кроме
слов, неподобающих при общении в
эпистолярном жанре?..
Вечно уже не знаю чья,
Джен".
"…самое
неприятное началось, когда нас начали
знакомить. Она не могла и двух слов связать,
причём иногда у неё путались слова её
родного языка (кажется, польского) с
английскими словами. Понимал я от силы
процентов тридцать из того, что она
лопотала. Мне до жути хотелось сбежать
оттуда, но она вцепилась в меня, как Лео
ДиКаприо – в спасательный жилет, и нипочём
не хотела отпускать. Потом повела со всеми
знакомиться. Отвратная компашка,
надо тебе сказать. Особенно меня раздражал
один тип, знаешь, такой, с претензиями… я
сначала сам чуть не подвалил познакомиться,
думал – девчонка симпатичная сидит. Ха, тем
более, я видел, как она… оно целовалось с
Робом. Правда, Роба потом стошнило – но это
скорее от пива, чем он поцелуев.
Так вот, она подвела меня с
этим познакомиться. Я улыбаюсь, как дурак,
оно улыбается мне, все в умилении. Оно
втыкает в рот сигарету, подаёт мне руку и
глубоким басом произносит:
-
Привет, Вилле.
Я выпал в осадок прямо
рядом с его диваном. Оно проводило моё
падение удивлённым взглядом, улыбнулось
шире, поцеловало меня в шею и предложило
тост за знакомство. Я первый в жизни раз
растерялся перед педиком. Наверное, потому
что таких красивых я ещё не
видел. Выпил с ним на брудершафт и даже
позволил себя чмокнуть… мама дорогая, оно
так целуется…
Извини, отвлёкся. Итак, я
потихоньку начал приходить в себя и
отползать от дивана. Вилле отвернулся куда-то,
видимо стрелял у кого-нибудь ещё сигарету.
Моя полячка откопала меня снова и намертво
вцепилась, но теперь я был этому только рад.
Она увела меня подальше от опасного дивана,
представила компании парней с нормальной
ориентацией и отвалила в поисках пива. Я
успокоился, приободрился и даже успел с кем-то
несерьёзно подраться из-за результатов
последних бейсбольных матчей за первенство
штата. Затем нечаянно наткнулся взглядом на
Вилле. Он сидел на полу, на его месте
устроилась какая-то девушка, со скучающим
видом посасывающая мундштук с длинной
дамской сигаретой. Вилле что-то усиленно ей
втирал, и лицо у него было такое, будто он
умирает с похмелья и просит у неё денег на
бутылку пива, а она не даёт. Чем всё дело
кончилось, я не успел разобрать, но у
Вилле потом на щеке остался
красивый след – отпечаток ладони, а та
девчонка на следующий день не пришла в
музей. Говорили, что у неё бред и высокая
температура, и что она несёт всякую чушь про
графа Дракулу Задунайского, а иногда даже
зовёт его.
Вилле с вечеринки потом
быстро смылся, видимо, ему не в тему было
мелькать там с такой изукрашенной рожей
– она его крепко приложила… мне про него
доброжелатели рассказали пару историй, и я
понял, что оно не зря мне так с самого начала
не понравилось…"
Я по два раза перечитала
оба письма, посмеялась над совершенно
разноплановым изложением событий. Нетрудно
было сделать вывод, что внимание и Дженифер,
и Ленни привлёк один и тот же
человек… только вот насколько разными были
отзывы…
Джен я знала, и знала то, что
она часто спешила выносить окончательный
вердикт, была до абсурдности влюбчива и
вообще не отличалась особой
рассудительностью. Ленни в работе был на
неё очень похож, но в личной жизни поражала
его странная, почти брезгливая
разборчивость. Он был дотошен до
педантичности в вопросах религии, и ни за
что в жизни не стал бы встречаться с
девушкой, исповедовавшей что-нибудь, кроме
протестантства. А уж про людей
нетрадиционной ориентации он не говорил
иначе, чем на повышенных тонах и
не выбирая выражений.
Кстати, странно, что тут так
про этого Вилле Задунайского почти
доброжелательно написано…
конечно, Ленни пытался щадить мои чувства, и
вообще он был довольно вежливым молодым
человеком, но от принципов тоже никогда не
отказывался.
Оба письма содержали
яростный призыв мне прибыть на место
происходящих событий и поддержать
увядающих на ниве практики работников
сферы обслуживания.
Ленни – так тот вообще со
свойственной ему прямолинейностью сообщал,
что забронировал мне билет на автобус до
Гринвэлла. Что прикажете делать?
Короче, я назавтра же
встала пораньше, упаковала зубную щётку,
любимые шорты и пару белья в рюкзачок,
схватила плеер, сунула туда диск RHCP
и почувствовала себя первой женщиной-космонавтом…
как там её, эту русскую звали? Но, впрочем,
неважно. Я тряслась добрых четыре часа в
старой развалюхе, наверняка
собранной на довоенном заводе и пущенной в
оборот ещё до памятной даты вторжения
немецких войск в Польшу.
Диск успел прокрутиться
пять раз, чем надоел мне несказанно, а
посему первым местом моего паломничества в
Гринвэлле стал CD-store.
Занятное местечко, похоже, там и по сей день
обретается местная золотая молодёжь. Не
буду врать, утверждая, что вовсе не пыталась
отыскать памятного Ленни и Джен вампира. Но
– чёрта с два, он, видимо, всё-таки боялся
солнечного света и спал на стареньком
мирном кладбище Гринвэлла в гробу со всеми
удобствами. Купив невиданный доселе нигде
сборник Aerosmith
(нет, ну не поймите меня неправильно,
сборники у меня уже есть, просто этот был
немного не такой), я вновь почувствовала
себя на коне.
На изящном и диком вороном
мустанге.
Нет, ну какова картинка –
лето, солнце жарит, как в Долине Смерти, все
вокруг в шортах или вовсе без них,
большинство почтенной публики имеет место
быть на пляже, спасаться от жары в воде. А он
– выпендрился. Одет. В чёрное.
Чёрная маечка, чёрные же
широкие штаны, тяжёлые кроссовки. Жёлтые дурацкие
очки. Завязочки пришиты, улыбки пока нет.
Он спросил в магазине что-то
раритетное, получил вежливое пожатие плеч и
начал уже гордо удаляться в неизвестном
направлении, как в дело вступила я. Развила
бурное наступление, с упором на
монологическую речь. Тема – исключительная
потребность узнать время, причём именно из
этих очаровательных чувственных уст. Уста
улыбнулись, открыв мне совершенно
мустангоподобные кусалки. Какой, к чертям,
вампир?.. «лафа-а-адка-а-а»…но, что странно,
не обращая внимания на моё разочарование,
уста сообщили мне местное время с точностью
до одной десятой секунды и выступили с
ответным монологом на тему «чего-бы-вы-не-отказались-поесть-на-завтрак».
«Хочу крови, хочу мяса!».
Я обворожительно
улыбнулась, мысленно подвывая Стиву
Тайлеру в наушниках, чтобы заглушить голос
совести. Как оказалось, я хочу «чего-нибудь»,
причём именно «где-нибудь». Нет, от компании
не откажусь. Ах, ну как это модно стало в
последнее время – называть свою горячо
любимую персону «компанией».
Он был возмутительно хорош
собой, даже несмотря на далё-о-окие
от вампирского ГОСТа зубки. Чувство юмора,
вредные привычки и склонности, а также
какие-либо сильные стороны характера пока
отсутствовали напрочь. «Это
они стесняются». Я решила терпеливо
подождать, благо время не поджимает, объект
интересен даже сам по себе, а не по
производимому на друзей впечатлению…
короче, мне стало любопытно.
Итак, мы сидели в кафе. Он
пожирал глазами меня, я – меню. Обоих
пожирала официантка, до тех пор, пока я ей не
напомнила, что самая непитательная еда –
это та, которую едят глазами. Отвернулись
оба. Задунайский засвистел, официантка
самоуничтожилась в направлении кухни, едва
успев подхватить листочек с записанным
заказом. Пели Тайлер и мой голодный живот.
Картина работы Пабло Пикассо…
-
Что ж, - вновь
улыбкой напомнив мне о своём исключительно
земном происхождении, произнёс объект. –
Нам, наверное, самое время познакомиться.
«Ничего не знаю, самое
время завтракать, где моя картошка фри и
овощной салат?!»
-
Что ж, раз ты так
думаешь… Сьюзан, - я протянула ему руку.
Не потряс, а чмокнул, что
странно.
-
Вилле…
Я его уже на четверть
обожала, когда принесли десерт. Он изрекал
глубокомысленные и довольно милые вещи,
щурил на солнце глаза цвета морского дна на
мелководье, покусывал дужку от своих дурацких
очков и улыбался моему ворчанию.
Совершенство во всех отношениях, решила я.
Будем дружить, Вилле Задунайский.
Потом он пригласил меня на
прогулку до ближайшей приличной
гостиницы – остановиться у Джен мне не
позволяла совесть, а у Ленни – испорченные
нервы.
Шли мы до гостиницы как-то,
мягко скажу, странно – зигзагами, петлями,
проходными дворами, пляжем… Когда
я в третий раз заметила красиво
проплывающую мимо вывеску «Гостиница», то
решила осторожно намекнуть моему гиду о
времени:
-
Ну и куда ты завел
меня, проклятый старик? – кстати
вспомнив отрывок из русской оперы «Смерть
за царя», хмуро буркнула я.
У «проклятого старика»
широко распахнулись прелестные кокетливые
глаза, а нижняя челюсть красиво
спланировала на уровень колен.
-
Чего? – хрипло
выдал он, усиленно моргая.
-
«Го-сти-ни-ца», -
неторопливо, по слогам прочитала я вывеску
за его спиной, затем перевела взгляд на его
лицо.
Контраст явный, но,
наверное, раньше его никто не сравнивал со
старым кирпичом…
-
А-а, мы уже пришли, -
делая вид, что всё так, как должно быть,
спокойно улыбнулся он. Мерзавец.
Стив Тайлер очень в тему
завёл свою «Blind
Man»…
люблю сказки с красивым концом, которого
один из персонажей, по канонам – злодей и
вообще большая бяка – не видит. Потому что
занят. Земляными работами на пользу
отечества.
-
Да, мы пришли, -
выцарапывая из его руки свой рюкзачок,
попугайски повторила я. – Спасибо за
завтрак и за экскурсию. Было просто
невероятно приятно познакомиться, Вилле.
-
Ты в музей приехала
работать, да? – прозорливо догадался
Задунайский.
Пришлось наградить его –
оставить жизнь. И даже кивнуть. Он просиял,
глянул на часы, благовоспитанно ужаснулся и
помахал мне ручкой:
-
Тогда ещё увидимся.
До скорого.
-
М-м,
угу, - вежливо ответила я.
Он был сражён моей
лаконичностью, но сиять не перестал.
Рассмеялся и убежал куда-то к морю. Мерзавец…
он мне нравился.
На следующий день (а весь
предыдущий я посвятила отдыху от мирских
дел, кормлению клопов и прочим богоугодным
делам в гостинице) Джен и Ленни поймали меня
с поличным на ступенях исторического музея
Гринвэлла. Я пыталась в неподобающей позе
стянуть с ноги сандалию и по-свойски
разобраться с засевшим в ней камушком. Но
меня оглушили воплями, связали по рукам
дружескими объятиями и в таком виде понесли
к служебному входу, по дороге увещевая
больше никогда не ходить через дверь для
туристов.
Ленни всё пытался выяснить,
не спит ли он, раз такое счастье в облике
растрёпанной меня неожиданно свалилось им
на головы. Поэтому он себя всё время щипал, и
не успокоился, пока не подал палец жутко
злому пекинесу директора музея. Шавка тяпнула
его, завыла что-то очень похожее на первые
аккорды похоронного марша и убежала. Ленни
понял, что не спит, и успокоился.
-
Еле нашла этот ваш
музей, - жаловалась я, сидя на жутко
неудобном стуле со сломанной спинкой. –
Главное, ни одна живая душа не знает, где он
находится… Как его ещё
туристы могут находить?..
-
Загадка, - пожала
плечами Джен, - мы весь город специально
объехали, ни одного указания на то, что этот
музей вообще существует… Но
они всё равно как-то догадываются!
-
Чутьё, - обречённо
развёл руками Ленни. Задел укушенным
пальцем стену, болезненно поморщился, но
тут же вспомнил, что пострадал «за веру». –
Ты получила моё письмо, да?
-
И моё? – встряла
Джен.
-
Получила, получила,
не волнуйтесь. И даже нашла того человека, о
котором вы оба говорили.
-
Мою любовь?!
-
Вилле?!
-
Чего? – Задунайский
сунулся в кабинет директора. На его лице
было написано: «Иду я как-то по коридору
музея, никого не трогаю…». Он увидел Ленни,
широко улыбнулся, затем меня, улыбнулся ещё
шире. До Джен его взгляд едва дотянул, потом
вернулся обратно ко мне. – Привет.
-
Привет, - я
инстинктивно откинулась на спинку стула.
Красиво свалилась на пол.
Вилле посмотрел на
остальных (все в ступоре замерли, глядя на
него), молча подошёл, подал мне руку и
улыбаясь, сказал:
-
Я так и знал, что
когда-нибудь стану причиной несчастья…
Но вот чтобы из-за меня страдали такие
люди… не ушиблась?
-
Ерунда, - старчески
прокряхтела я, - вот однажды я с качелей
упала – это было да-а… Ленни
тогда от страха в обморок свалился. Помнишь,
Ленни?
-
Н-не знаю, - уставясь
в пол, промямлил он.
Парень явно был донельзя
смущён и сбит с толку обстоятельствами
появления «вампира» в их скромной обители.
Задунайский красиво свистнул, сложив
тёмные губы трубочкой. Покачал головой,
мягко улыбнулся мне как жертве
обстоятельств и произнёс:
-
Я же говорил, что мы
ещё увидимся…
Я не знала, куда деваться от
укоризненного взгляда Джен. Бедная девушка
поняла, что её жестоко обманули, но так
просто сдаваться она не собиралась. Я
решила незамедлительно провалиться сквозь
каменный пол…
-
Помню-помню, -
покивала, чтобы отвязаться от
Вилле.
Но тот тоже был упрямым, а
посему, видимо, ещё со вчерашнего дня взял
за правило убалтывать меня до смерти на
совершение какого-нибудь жутко
неправомерного поступка:
-
Не покажешь мне, где
тут что? Я совсем недавно наткнулся на
здание, до этого часа два просто шатался по
городу…
-
Сама только что
здесь оказалась, - невинно пожала я плечами.
-
О! Ещё лучше, -
обрадовался он, - вместе будем
заблудившимися туристами…
Джен и Ленни хором
поёжились от ненавистного слова, и это дало
Задунайскому время, чтобы вывести меня из
кабинета, настырно повторяя:
-
Когда сам что-нибудь
долго ищешь и находишь, потом запоминаешь
на всю жизнь дорогу…а тебе
ещё здесь работать…и мне, если повезёт.
-
М-м,
запоминаешь?.. но это только если находишь. А
если нет?
-
Не волнуйся, в
случае чего за нами вышлют поисковую группу…
и у меня есть карта музея, - жестом фокусника
выуживая из небольшой сумки сложенный
листок бумаги, провозгласил он. - Итак…здесь
прямо…
…направо…
…опять прямо…
…всё прямо, прямо…
…направо…
…оу, какая симпатичная железяка!..
…снова направо…
…а, нет, вру, там налево…
обратно.
Не, ну какая обалденная
железяка!..
…здесь налево.
М-м,
и где проход?.. пошли прямо.
Может, там всё-таки не
налево надо было свернуть… тебе-то куда
нужно?
-
Обратно, -
жалостливо пробормотала я, уставясь в
жестяную вывеску с надписью: «Подсобные
помещения. Посторонним вход воспрещён».
Вилле рассмеялся,
покровительственно приобнял меня за плечи.
-
Не волнуйся, в
музеях невозможно потеряться… я даже из
Лувра живым выбрался как-то.
-
С трудом в это верю,
- буркнула я, затравленно озираясь. Я не
помнила этого коридора.
Минут через десять он начал
проявлять первые признаки беспокойства –
покусывать пальцы и оглядываться.
Несколько раз восхищался памятной нам
обоим железякой. Несколько
раз перевернул карту. Запутался
окончательно и пошёл наугад. Я безропотно
брела следом, уговаривая себя, что карта
только у него и что в случае чего я смогу его
вырубить, отобрать карту и выбраться отсюда
сама.
Ещё через полчаса его
энтузиазм завял окончательно, и Вилле
присел на гипсовый постамент. Окон не было,
он светил в карту зажигалкой и приглушённо
ругался. Я взвешивала в руке фамильную
алебарду Тюдоров…
-
Зачем такому
маленькому городу такой безобразно большой
музей?! - наконец сдаваясь, поразился
Задунайский, щурясь длинными глазами в
темноту перед постаментом.
-
Не знаю…
-
Вот и я о том же…
если бы мы нашли пожарный кран, - он
мечтательно закатил глаза, - я бы сразу
понял, где мы.
-
Угу, - ляпнула
я, удаляясь.
-
Ты куда? – чуть
обеспокоенно спросил Вилле.
-
«Мы» пошли искать
пожарный кран. А ты – сиди здесь и никуда не
уходи, понял?..
Кажется, он кивнул…
Ну, положим, пожарный кран я
нашла минут через десять упорного
ощупывания стен, с чем громко поздравила
Задунайского. Гулкое эхо некрасивым
дребезжащим резонансом прокатилось под
стенами музея. Наверняка тут водятся
летучие мыши… и нелетучие крысы…
Только вот моя находка
никаким местом не помогла. Вилле несколько
раз перевернул в руках карту, бодро сказал:
«Нам сюда, здесь есть выход…» и упёрся
носом в стену.
-
Видимо, это был не
тот пожарный кран, - потирая кончик носа и
заслоняя огонёк зажигалки от сквозняка,
предположил он.
Я сочла за лучшее
промолчать.
В довершение всех бед он
подпалил карту со всех четырёх сторон, так
что теперь носил в руках
странное подобие криволинейной трапеции…и
скоро погасла зажигалка.
-
Бензин кончился, -
философски вздохнул Вилле.
Поудобнее
перехватив рукоять алебарды, я подошла к
нему вплотную и сказала нехорошим шёпотом:
-
Даже боюсь
предполагать, какая часть тебя доберётся до
выхода из музея… и сделает ли она это
самостоятельно…
«Вампир» фыркнул у меня над
ухом и успокаивающе произнёс:
-
Не волнуйся, я
неплохо вижу в темноте… давай руку.
Даже в шёпоте он умудрялся
сохранять те эротические полуобморочные
интонации, что присутствовали в его
нормально звучащем голосе. Цапнул
прохладными пальцами мою ладонь и уверенно
двинулся в неизвестном направлении.
Не знаю, как он
ориентировался – может, путём эхолокации,
может, банально наощупь, - но в стены мы
больше не вписывались.
-
Свет! – воскликнула
я минут через пять.
-
Что? – он резко
встал, я по инерции врезалась ему в спину. –
Чего тебе?
-
Я говорю – свет!
-
А я говорю – чего
тебе?
Подобного рода диалог мог
продолжаться ещё чёрт знает сколько
времени, если бы сам Вилле не увидел
узенькую полоску света над самым полом
справа от нас.
-
А-а, свет, -
глубокомысленно изрёк мой проводник,
уверенно направляясь к полоске.
-
Это дверь, -
переходя на возбуждённый полушёпот,
прошелестела я.
-
Сам вижу.
Поскольку я стояла
практически к нему вплотную, было очень
забавно слушать его голос, прижав ухо к его
спине. Ласковый бархатный бас звучал
чуточку глухо, но приятно.
Вилле толкнул злополучную
дверь. Она слабо поддалась, с
противоположной стороны что-то
металлически задребезжало. Он толкнул
сильнее. Дребезжание стало невыносимо
громким, а затем оборвалось грохотом и
лязгом. Дверь, наконец, распахнулась, и мы
узрели поверженного рыцаря, судя по
табличке – шестнадцатого века. Точнее,
не самого рыцаря, а полный доспех: шлем,
панцирь, кольчуга, латные перчатки, щит, меч…
Наверное, у нас отвисла
челюсть. По краям двери курчавились завитки
сорванных обоев. Мы вышли через стену…
Нам попало. Не сильно, но
вполне ощутимо. Вилле лишили премии на три
месяца вперёд, а меня – уволили, даже не
успев принять на работу. Занятно получилось…
-
Ерунда, - легко
отмахнулся Задунайский, сплёвывая окурок
на мокрый песок рядом с собой. – Я всегда
говорил, что канцелярской крысы из меня не
выйдет…
-
А кто выйдет? – я
привычно устроилась ухом у него на животе,
слушая, как гудит глубокий и красивый голос.
- Продолжатель традиций Христофора Колумба?
-
В смысле – спешил в
Индию, попал к нам?.. а почему бы и нет?..
Начинал он, я думаю, тоже не с кредитов у
испанской королевской фамилии… так, по
мелочам… то буфет у бабульки открывал, за
вареньем лазал, то доску в заборе
соседского садика с персиками…
Он мечтательно гудел что-то
ещё, я на секунду забылась и задремала.
Проснулась от тёплого солёного душа –
начинался прилив, ветер гнал вырастающие
прямо на глазах волны на берег. Вилле
недовольно отворачивал голову, брезгливо
по-кошачьи отряхивал мокрые руки…он
явно давно отполз бы подальше, если бы я
не спала.
-
А-а, давай, вставай, -
капризно протянул он, заметив, что у меня
открыты глаза. – Пошли сохнуть.
Мы долго сохли в кафе на
набережной, «вампир» всё так же
непитательно глазел на меня,
фыркал, пускал глазами фейерверки, грыз
дужку от очков и вообще привлекал к себе
внимание общественности. Я поймала не один
десяток откровенно завистливых взглядов в
свою сторону. Знаю, знаю, ценю…
-
И вообще, -
пригрозил мне Задунайский, вгрызаясь в
сухарик. – Сегодня мы с тобой пойдём
наблюдать грандиозное зрелище –
гринвэлльский закат.
-
Заче-ем? – жалобно
протянула я, вспоминая, как плохо
вычёсывается из волос здешний
мелкий песок. – Ты не романтик, Вилле! Не
романтик, я тебе говорю!..
-
Да, я циник и
расчётливая скотина. Но очень люблю всё
красивое. Не бойся, стихи я тебе
рассказывать не буду. И на луну выть
серенады тоже не собираюсь… просто закат
здесь – это нечто…
-
Верю, - сдаваясь,
буркнула я. – Но надеюсь, заодно рассвет ты
не намерен встречать? Здесь по утрам
холодно до ужаса…
Пожал плечами, как-то
неопределённо покивал.
Вечером на пляже не было ни
души, прибой был просто бешеный, очень
громкий. Вилле выбрал на ровной каменистой
площадке местечко посимпатичнее
и уселся. Я легла рядом, слушать, как он
гудит.
К сожалению, прибой
бесцеремонным «ф-р-р-р» вмешивался в беседу.
Получалось это примерно так:
-
…зато решил, что
так всем будет лучше: и я уеду…
-
Ф-р-р-р!
-
…заняться. И моя
родня наконец-то вздохнёт…
-
Ф-р-р-р!
-
…убийственно хреново…собственно
говоря…эй, ты меня слушаешь? – Он осторожно
убрал с моего лица волосы и опустил голову.
Я улыбнулась, полузакрыв
глаза. «Слушаю…слушаю…что-то
там про убийственные вздохи».
Вилле обречённо рассмеялся,
растягиваясь на песке, подложив под голову
переплетённые на затылке пальцы. Он, скорее
всего, уже понял, что говорить что-то, когда
я в таком состоянии – бесполезно. Ну и ладно,
пусть просто помолчит, а я вот послушаю его
сердце и прибой…
-
Сьюзан? – наконец
прогудел Задунайский, приходя в себя из
состояния ленивой дрёмы.
Я промолчала…когда
он говорит что-нибудь, он дышит глубже, и
сердце стучит чаще…
Заката я не помню…может,
его просто не было…
-
Довыделывалась! – с
третьей попытки ему удалось произнести это
слово правильно. Только ударение поставил
на второй слог, отчего стало совершенно
непонятно, что он хотел сказать…
Я кивнула, тяжело оседая на
обочину. Трава была сухая и жёсткая,
неприятно колола голые ноги.
-
Ну и где мы, по-твоему?
-
Кажется, всё ещё в
Соединённых Штатах…
-
А
по-моему, ты заблуждаешься…
-
Мы хором заблуждаемся…целый
день уже, - жалобно взвыла я, трагически
выламывая руки.
Вилле взвыл следом, потому
что руки я ломала, оказывается, не свои …
-
А-а-агр-р, - с жуткой
интонацией прорычал он, выдёргивая кисть из
моих пальцев и усиленно тряся ею в воздухе.
-
А это опять была
твоя идея, - рефлекторно подпрыгивая от
испуга, отозвалась я. – Целиком и полностью!..
ему, видите ли, в городе экстрима не хватило!
Ему нужен простор для его фантазии,
сравнимой исключительно с больным
воображением шизофреника-а!..
Мои жалобы постепенно
переходили во всхлипы. Очень скоро я в
отчаянии хватила сжатыми кулаками по
пыльной траве и расплакалась. Вилле
испуганно воззрился на меня, демонстрируя
хвалёную мужскую растерянность при виде
слёз.
-
О, Дьявол, - тихо
выдохнул он сквозь зубы.
Подвинулся и попытался
приобнять меня за плечи. Пискнул на пределе
слышимости, когда я от злости вывернула ему
запястье.
-
За что? – теперь он
сам, кажется, был готов заплакать.
-
За то, что привёл
меня неизвестно куда, откуда и выхода-то нет
совсем, одна пыль и кустики… за то, что
выдул всю воду…
-
Я нечаянно!..
-
А мне плевать, пить-то
всё равно хочется! Не у одного у тебя
похмельный синдром разыгрался!.. И за то, что
при всём при этом ты не догадался захватить
палатку и ре-пел-лент! – последнее слово я
договорила, с жутковатым азартом хлопая
себя по руке. Комар увернулся, и, сыто и
довольно жужжа, улетел в сиреневую даль.
Стало тихо. Только над ухом
еле слышно шелестело его дыхание и куда-то
падало со стуком сердце.
-
Прости, - подумав с
минуту, ласково вздохнул Вилле. – Я не знал,
что так получится.
«Ещё бы ты знал!»…
Он сделал повторную
попытку обнять меня. Я не сопротивлялась,
слишком устала.
Так мы и сидели – в пыльной
траве, под ярким летним солнцем, ещё немного
пьяные после вчерашнего безумного вечера,
когда нам обоим после трёх бутылок вина
одновременно стукнула в голову мысль
слинять с культурной стоянки и углубиться в
дебри дикой местности вокруг Гринвэлла.
Наверное, на утро в лагере обнаружили наше отсутствие…надеюсь,
они не махнули рукой и решили хоть чуть-чуть
поискать нас…
Мы хором вздохнули. Лично я
в тот момент давала себе обещание никогда в
жизни больше не пить. Вина, тут же добавила я.
В туристическом походе. В два ночи.
Было очень удобно сидеть,
уткнувшись носом ему в шею и тихонько
сопеть, прикидывая возможные выгоды
ситуации (пока не
нашла ни одной, но мыслить упорно умела).
Вилле зевал и вздрагивал, когда я сопела
особенно усердно.
-
Пить хочу, -
хныкнула я ему в тёплую пульсирующую
артерию.
-
Пей, - он вытянул шею
и негромко засмеялся.
Не знаю, почему… мне просто
ужасно захотелось это сделать…я
жадно припала губами к его шее; он
вздрогнул и замер, словно прислушиваясь к
ощущениям.
Мне понравилось так просто
целовать его, переплетая свои пальцы со
спутанными прядями его волос, чувствуя, как
под губами горячо бьётся его кровь… такая
тонкая кожа…
Я встряхнулась и открыла
глаза. Неожиданно стемнело: вокруг был
тёмный шатёр его волос, выбираться из него
не хотелось…
-
Эй, - ласково сказал
он, переливая мутный ручей волос за спину. –
Вампир здесь я, запомни.
-
А я не кусалась…
-
Но могла бы…
Не стала спорить, только
кивнула и отвернулась лицом к заходящему
солнцу.
-
Эй, - опять сказал
Вилле, зарываясь лицом мне в волосы. – Но я
же всё-таки вампир…
Этот закат мне тоже не
удалось досмотреть до конца.
Нас нашли так рано, что не
дали выспаться как следует.
Поэтому всю обратную дорогу я ворчала,
Вилле сонно улыбался на моё ворчание,
остальные не реагировали. Надо менять
амплуа.
В городе было жарко,
впрочем, все только этого и ждали –
сбросили с себя рюкзаки и походную одежду, и
галопом отправились на пляж. Мы с Вилле
переглянулись, кивнули друг другу
и пошли есть мороженое.
Он совершенно не умеет
этого делать. Постоянно по уши пачкается в
шоколаде и сливках, в волосах застревают
крошки вафель, губы в джеме… живописное
зрелище. Я, как ни билась, не могла понять,
как он умудряется это сделать. Вроде бы
когда ест – абсолютно чистый. А когда уже
выкидывает обёртку в урну и оборачивается
ко мне – опять совершеннейший
хрюшка. Так я его и назвала в сердцах,
оттирая со щеки шоколад своим носовым
платком.
Вилле стоял, безропотно
принимая это издевательство. Впрочем,
деваться ему было некуда – он же не мог
ходить по улице перемазанным.
-
Уму непостижимо,
как ты умудряешься так вымазаться… а-а, ещё
и на носу карамель… нет, ну я так больше не
могу…
Довольно облизнулся,
отобрал у меня платок и яростно потёр
кончик носа. Я критически оглядела его лицо,
повертев в стороны за подбородок, и, найдя
результаты своего труда блестящими,
улыбнулась с чувством выполненного долга.
Вилле покусал ноготь, выбросил по
рассеянности носовичок в мусорку и, взяв
меня за руку, опять куда-то потащил. Когда на
него находили подобные внезапные озарения,
спрашивать его о конечной остановке пешего
путешествия было бесполезно.
Но я всё-таки попыталась:
-
Вставь на место мой
сустав и поясни, куда ты меня тащишь, сейчас
же.
Ноль внимания. Только
задорно тряхнул головой и увеличил
скорость. Я болталась сзади него, как пустая
консервная банка на хвосте у кота,
подпрыгивала на неровном песке и по инерции
едва не скрипела тормозами (зубами) на
резких поворотах.
Наконец он стал как
вкопанный, я, памятуя ДТП в музее,
попыталась увернуться от его спины. Не
вышло, так что я с разбега влетела в него,
обняв за талию, чтобы он не свалился от
неожиданности.
Вилле развернулся,
умудрившись остаться внутри кольца моих
рук, и улыбнулся. Мерзавец,
запоздало подумала я, отвечая на его
поцелуй…
-
Ну, и зачем ты меня
сюда притащил? – отстраняясь и делая хмурое
лицо, чтобы скрыть дрожь удовольствия,
буркнула я.
-
Красиво, - пожал он
плечами; оглянулся и добавил, - я сюда часто
прихожу…
-
Зачем? – спросила я,
по его примеру осматривая длинную цепь
пологих холмов и море на горизонте.
-
Я уже говорил, что
люблю всё красивое. А это место просто
идеально… сядь сюда, посмотри. Правда,
здорово?.. – не дождавшись от меня
вразумительного ответа, продолжил, - а если
пройти чуть-чуть на юг, открывается
потрясающий вид на другую сторону залива.
Не хочешь прогуляться?
У меня зверски болели ноги
после нашего вояжа по просторам
лабиринтообразной пригородной зоны.
Поэтому я сделала честное лицо и жалобно
произнесла:
-
Пожалей меня,
ценитель прекрасного, я вторые сутки плохо сплю…и
ноги болят…
Вздохнул и укоризненно
посмотрел на мою обувь. Босоножки, кажется,
покраснели. Я спрятала ноги под огромный
булыжник, на котором сидела, и убитым
взглядом пригвоздила Вилле к месту.
-
Что ещё случилось?..
– недовольно спросил он, присаживаясь на
корточки и заглядывая мне в лицо снизу. –
Что опять не так, а?..
-
Всё так, всё,
успокойся, - я не знала, что спросить. - Какой
сегодня день?…
-
Пятница, 17 июля…
а что?
Наверное, я сильно
побледнела. Задунайский испуганно схватил
меня за руку и начал допытываться, что же
собственно, случилось. Что я могла ответить?..
что завтра мы уезжаем? «Прощай навеки, моя
синеглазая любовь, мы разошлись, как в
пустыне караваны»?..
-
Эй, ну что такое? –
он требовательно сдвинул меня с камня,
устроился сам и посадил меня на колени,
развернув к себе боком. – Рассказывай.
-
У Джен и Ленни
сегодня заканчивается практика.
-
Ленни… Ленни, -
повторил он несколько раз, силясь вспомнить.
– А, Ленни, тот симпатичный парень из музея.
При чём тут он?
-
Я звонила родителям
из гостиницы, когда ещё только приехала…потом
у них кабель меняли…у меня послезавтра
начинаются экзамены…они сказали: через
день после конца практики Ленни и Джен. А я
думала, что пятница ещё не скоро…
-
Вот проблема, -
возмущённо и почти весело фыркнул он, поудобнее
усаживая меня и водружая острый твёрдый
подбородок мне на плечо. – Встретимся после
твоих экзаменов. У меня есть твой адрес и
телефон, работы пока не предвидится, думаю,
не проблема будет погостить в твоём городе
недельку. Там посмотрим.
Его голос звучал
успокаивающе, очень уверенно. Я улыбнулась
и кивнула, теснее прижимаясь к нему.
-
А закат сегодня
будет?..
-
Будет, не будет…
какая тебе разница?.. ты всё равно будешь
занята…
Дома меня с порога
встретили истерические крики матери. Отец
ещё во вторник уехал в Гринвэлл, искать меня.
Экзамены у меня закончились два дня назад.
Всё дело было в этих дурацких
продлениях практики, о которых мои родители
ничего не знали. Оба звонили мне без
перерыва, но замена кабеля в гостинице
затянулась, а телефонов у Ленни и Джен не
было. На самом деле никакой трагедии не было,
экзамены я сдала, просто позже, чем
остальные, вот и всё. Но у родителей было
стойкое предубеждение против дальнейшего
развития событий в сторону моей личной
свободы.
Вилле скоро приехал,
названивал мне каждый день по несколько раз.
Родители решили, что мне лучше сидеть дома…
Напоминало это
историю о современных Ромео и Джульетте:
длинные разговоры по телефону втайне от
родителей («Какой Вилле???
Никаких Виллей!!!»), свидания в
институте, прогулы, прогулы, прогулы… я
удивлялась отсутствию «F»-отметок
у себя в табеле.
Он скоро облазил каждый
уголок в моём городе и авторитетно заявил,
что он хоть и больше Гринвэлла, но далеко не
так красив и уникален. За исследование он
был награждён самим небом: родители уехали
в столицу штата по делам, оставив меня одну
дома. Нашего соседа я не посчитала лишним, а
зря…
Это были самые
невероятные дни в моей жизни…они были
одним сплошным, непрерывным восходом, я то и
дело удивлялась, как мне удаётся вставать
вместе с солнцем.
Солнцем я звала Вилле.
Мы по целым дням могли
просто сидеть рядом с телевизором, и, кормя
друг друга с ладони попкорном,
просматривать старые фильмы из папиной
видеотеки. Или валяться в гамаках на
лужайке перед домом и, глядя на облака,
рассказывать друг другу разные истории.
А однажды, когда весь день шёл
дождь и я сидела одна дома, от скуки
вытирая пыль со старых семейных фотографий,
появился Вилле – мокрый до нитки, с лукавой
и милой улыбкой и с гитарой…
Когда приехали родители, я
долго не могла понять, от кого они узнали о
моём «чудовищном поведении». Пока не
увидела из окна своей комнаты окно соседа и
его любопытную рожу. Пневматическая
винтовка была на чердаке, и, скорее всего,
уже основательно проржавела. Пришлось
удовольствоваться выразительным жестом и
задёрнутыми занавесками.
На следующей неделе все
шикарные цветы на клумбах перед его домом
волшебным образом повяли, машину кто-то
старательно исцарапал гвоздём, а на двери
написал аэрозольной краской «Лучшему
зрителю года от благодарных деятелей
искусства».
А вскоре он вообще попал в
больницу. Только представьте себе, какой-то
хулиган облил крыльцо его дома
подсолнечным маслом…
Потом Вилле нашёл работу в
Гринвэлле и уехал. Он обещал вернуться, как
только всё утрясётся, и довольно часто
звонил. Потом начал писать. Потом перестал.
Сначала писать, потом и звонить.
Я уже полгода не
разговариваю со своими родителями. Соседу
пришлось переехать в другой район города.
На рассвете вставать
никак не удаётся. Зато я каждый день выхожу
на крыльцо и смотрю на закат. Не такое уж и
грандиозное зрелище, если честно…
|
||